Адрес публикации: http://www.kroupnov.ru/pubs/2003/11/14/10064/
Время публикации: 13:39, 14.11.2003
Дом
Россия находится сегодня на распутье.
И в основе разных путей – разная судьба дома в России.
Либо власть и население продолжат играть в «полицейских и воров», когда вся ответственность за организацию жизни будет передана населению, а власть за собой оставит исключительно фискально-контрольные функции: сбор налогов, контроль за реальным благосостоянием граждан и т.п. К чему приведёт эта игра? Сначала к закреплению и даже росту дикого имущественно-экономического расслоения и к окончательному превращению государства в паразитическое и бандитское. Затем - к жестокой социальной мести и революции в той или иной форме. И всё это будет происходить как дальнейшая деградация и разрушение нас всех – страны.
Либо власть и население сумеют увидеть в поместной урбанизации и новом градостроительстве перспективу полноценной неубогой жизни в нашей стране, основу для подлинной стратегии развития России в 21 веке.
Поэтому нет ничего важнее сегодня, чем каждому из нас и всем вместе увидеть и разглядеть образ российского дома в грядущем столетии, совместным общенациональным творчеством создать сферу нового градостроительства и научиться жить лучше всех в мире.
Сегодня мы, к несчастью, по необходимости продолжаем строить дома вопреки, а не благодаря, всему. И каждому из нас приходится выбирать между карьерой, творчеством и чистой совестью – или строительством дома, на которое надо положить буквально всю жизнь и стабильность которого при этом ещё и ничем не обеспечена.
Вот и оказываются основной картиной страны нашего времени ощетинившиеся отдельные дома, кучки и стайки домов или внушительно огороженные посёлки домов «новых русских» - тех, по преимуществу, кто успел «откусить» от разрушения страны.
Не хочется винить людей и портить настроение их детей, но необходимо ясно понимать, что построенные от разграбления и разрушения страны дома – это непрочно, недолговечно и даже страшно. Дай-то Бог, чтобы покаянием взрослых и их и их детей созидательной энергией эти домовые строения, родившиеся от развала СССР и деградации Российской Федерации, изжили свою подлую природу.
Дай-то Бог!
Но на таком фундаменте нам не построить достойной жизни в своей стране.
Во-первых, смутным образом и в смутное время добытые на строительство собственного, своего здания «баксы» всегда будут предметом не просто зависти, но и почти законного раздражения не построивших своего особняка или «коттеджа» соседей. А этих соседей в десятки раз больше, чем «счастливых» новых собственников. Уже сегодня огромное количество случаев «наказания» новых собственников классово-социального типа – т.е. не причинение вреда и ущерба конкретному лицу, а безликим представителям «удачливому» классу.
Во-вторых, подвернувшаяся возможность сорвать «куш» и вложить в «рыночную» постройку здания дома называется конъюнктурой – т.е. тем, что бывает не только нечасто, но и почти непредсказуемо. А это значит, что с непостижимо огромным усилием и затратами приобретённые участок и здание становятся для семьи – жены, а сегодня ещё нередко и нескольких жён, и нескольких детей – непосредственным предметом вожделения и конкуренции. Вряд ли близкие и окружающие того мужчины или той женщины, которые положили, как минимум, полжизни на приобретение коттеджа, загорятся желанием повторить их эпопею. Скорее всего, они захотят не построить новый дом, а получить для начала имеющийся дом в наследство и безраздельную собственность. Далее советую читать литературу всех врёмен и народов, причём, не только Агату Кристи и других представителей детективного жанра, где художественно раскрывается не сколько драма наследия, сколько заштатный криминал драки за наследство.
Не дай Бог переживать время, когда глаза самых близких людей «закрыты» деньгами и зданиями!
Не меньше горя и зла несёт разнообразная невозможность сохранить дом – здесь и жизненные неурядицы наследников и сама по себе недолговечность и «времянковость», необеспеченность инженерными и иными инфраструктурами.
Наконец, в-третьих, в 21 веке, после великого СССР, Великой Победы и с тысячелетней христианской государственностью безумно превращать основу жизнедеятельности и формирования новых поколений – дом – в частное и почти безнадёжное дело, не позволяющее заниматься любимой работой, профессиональным и социальным творчеством и личностным ростом.
Глупо и примитивно – особенно на фоне российско-советского и мирового опыта - организованное домостроительство никогда не приведёт к тому, чтобы состоялось создание семейно-родового дома и само по себе «творчество Дома», которое, по определению замечательного писателя Михаила Пришвина, «есть творчество бессмертия».
На раздрае невозможно построить красивые и «вечные» дома в полном смысле этого слова. Невозможно построить и даже здания.
Вот как видят нынешний архитектурный «расцвет» несколько совершенно разных по мировоззрению и профессиям чутких людей.
Талантливый архитектурный обозреватель Николай Малинин в статье «Шестисотый в шести сотках. Не надо путать недвижимость с архитектурой» считает, что архитектура нынешних загородных особняков «представляет по преимуществу социологический интерес»: «Корбюзье сказал: дом это машина для жилья. Райт поправил: да, конечно, но архитектура начинается там, где кончается машина. Хрущев категорию «искусства» для жилого дома отменил вдрызг, и тридцать лет он был той самой машиной, только очень хреновой. Возрождение жилой архитектуры началось с загородных особняков (за последние восемь лет оных построено 665 тысяч, а только в Московской области - 60 тысяч), но их архитектура представляет по преимуществу социологический интерес»[1].
Культуролог В. Глазычев, отчего-то считая всю в целом российскую домостроительную традицию ненормальной, обнаруживает, что и сегодня, в период широких рыночных возможностей, «иной, нормальной не изобретено».
«Выкупаются комнаты в «коммуналках», и те вновь становятся жилищем более чем состоятельных людей. Начинают разбирать хрущевские пятиэтажки, и на их месте возводятся так называемые дома улучшенной планировки, так как домостроительные комбинаты, заботливо оберегаемые от необходимости перестройки лоббистами в муниципалитетах, не собираются расставаться с налаженным ритмом.
«Новые русские» на равных со «старо-новыми советскими» из номенклатуры возводят вне города коттеджи или нечто на них похожее — кто во что горазд: кто «под ампир», кто «в русском стиле», кто «готику», а иные «в авангардном духе, но так, чтобы снаружи не было видно» (многие из коллег-архитекторов не без азарта заняты такого рода маскировкой под амбар). Все прочие по мере возможностей продолжают нашу российскую традицию по одежке протягивать ножки и все перестраивают или переоформляют собственные бетонные клетки-квартиры, чем занят и автор, когда есть хоть толика времени.
Все нормально, то есть наличествует одновременно все мыслимое многообразие разнонаправленных движений, полярных культурных ориентации, и в этом, пожалуй, сильнее всего проявляется подлинная крепость российской традиции Дома, который возникает как бы сам по себе, не подчиняясь никаким жестким правилам, которые обязательны в наидемократичнейших западных странах. Анархическое начало, вырвавшись на свободу, освобожденное от госстроевских нормативов и сдерживаемое лишь неким нравственным чувством большинства, вступило в свои естественные права, что, впрочем, несколько сходно с тем чувством свободы носить фраки и французские круглые шляпы, которое соотечественники испытывали в связи с кончиной императора Павла I…»[2].
Изысканный и точный геополитик Вадим Цымбурский прямо говорит о «чудовищной «романо-готике» новорусских поселков»[3].
Впрочем, впечатления любого внимательного человека от настроенного за последние годы «собственного жилья» вряд ли будут комплиментарными. Одна скученность и теснота двух, а нередко и трёхэтажных претенциозных особняков на шести сотках не позволяет в разглядеть в коттеджном новострое дома – только здания и скелеты домов.
Вот типичное объявление о продаже физически основательного, судя по всему, дома.
Продаю: 2 уровневый КИРПИЧНЫЙ ДОМ
Киевское направление 30 км от МКАД
Садовое товарищество, общ 104 м. кв 2 балкона, сауна, гараж, коммуникации в доме. Охраняемая территория, евро отделка, рядом живописное место, лес, озеро. Великолепная зона отдыха. Хороший подъезд. Участок 6 соток. Цена 45 000 тысяч долларов.
И дело не только в обязательно плохом (слабом или слишком дорогом) инфраструктурном обеспечении, или в 6 сотках и тесноте, и не в том, что речь идёт о садовом товариществе, т.е. о большом доме в дачном неустрое. Дело прежде всего в том, что функционально и исходно это здание, этот «2 уровневый КИРПИЧНЫЙ ДОМ» задаётся как убежище и загородное место для отдыха от напряжённой жизни в течение дня в мегаполисе.
Это по-прежнему дача и виде дома. Это дисфункция, безнадёга и безысходность всей нашей жизни. Это наглядное и зримое выражение того, что стало с российским сознанием деградирующего советского человека, который лепит дома в садовых товариществах и растит сады около «своей» 12-этажки в мегаполисе.
Дом – это не здание дома. И нам в России грядущего века нужны настоящие домы, а не их симуляции и подобия.
Дом создаётся праведной жизнью, дом и есть обозначения самого обустроенного и семьёю обжитого пространства наивысшего качества и экологичности.
Дом созидается, а не строится – тем более, не лепится бригадой шабашников.
И возможность созидания и творчества Дома не может быть обеспечена частным усердием и трудом только одной семьи, пытающейся быть и градостроителем, и проектировщиком, и архитектором, и садоводом, и госконтролем, и «Газпромом», РАО «ЕЭС», и «Водоканалом», и ЖКХ, и прислугой и всем-всем-всем. В подобной ситуации – а она свойственна, как минимум, 90 % случаев – на творчество Дома почти не остаётся времени и сил.
Неправомерны при этом ссылки и на «старую добрую Русь» с её избами, «близостью к природе» и пр. Не говоря уже об отсутствии у подавляющего большинства граждан страны и мира достоверной информации о действительном качестве жизни на Руси (это отдельный, большой и чрезвычайно интересный разговор), поражает в этой романтике опрощения и жизни на босу ногу дикое, чудовищное непонимание того великого научно-технологического наследия, которое имеется у нас - соотечественников Юрия Гагарина и Сергея Авдеева (он летал в космос 3 раза, провёл на орбитальной станции «Мир» 747 с половиной суток – два года! - и 42 часа, почти двое суток, проработал в открытом космосе!).
Чтобы в России 21 века были Домы, а не здания и избушки, нам необходимо через космический прорыв градостроительной сферы использовать и нарастить все возможности прошедшего века для века нынешнего.
Если мы окажемся в состоянии воспроизвести на новых домостроительных основаниях советское техносферное наследство, то мы имеем возможность сами стать теми, кто будет иметь наследников, наследующих настоящий Дом, а не фрагменты разгромленного сознания, кто будет крепких детей и внуков, а не «обманутого сына» у «промотавшихся отцов».
Правильно организованная общенациональная программа «Дом в России» должна дать каждому желающему в России и мире возможность в условиях нашей страны России посвятить себя, по Пришвину, «творчеству Дома».
Идея Дома по Пришвину очень хорошо показана в необычайно глубокой и тонкой статье сотрудника музея М.М. Пришвина в деревне Дунино под Звенигородом Яны Гришиной «Я найду себе свободную родину»[4]. Далее мы приводим из этой статьи цитаты из дневников и произведений М.М. Пришвина, а также историю пути Пришвина к своему Дому.
Дом-усадьба Пришвина в Дунино с ее аллеями и лугом, вековыми липами и елями, яблоневым садом стала последним и по-настоящему первым Домом в жизни нашего выдающегося писателя. «Усадьба Дунино пришла ко мне в точности, как замещение Хрущева», - записал Пришвин однажды в дневнике. Хрущево - материнское имение под Ельцом, где прошло детство Пришвина.
Вот каков этот дунинский дом.
Дом расположен в 50 км от Москвы под г. Звенигородом в деревне Дунино на живописном берегу Москвы-реки и ныне представляет интерес как историко-культурный памятник и образец усадьбы, сложившейся в начале ХХ века. Дом-усадьба деревянный, на высоком каменном фундаменте, декорирован резьбой, с открытой семигранной верандой, построен в конце ХIХ века. В начале ХХ века хозяйкой усадьбы была, как гласит купчая, «жена финляндского уроженца» Мария Освальд, которой предание и приписывает строительство дома - влияние финской традиции видно в его своеобразной архитектуре.
«А впервые в своей жизни Пришвин строит дом в 1916-м году в селе Хрущеве на земле, полученной в наследство от матери.
В это время он писал: «Стало много хуже в отношениях. Там жили мы где-то в лесу, в стороне, здесь становимся в цепь семейных отношений. Там свободно, необязательно, как-нибудь, никто не увидит. Здесь необходимо основательно (дом!) и все на виду, и как-то всей жизни конец. Строю дом - и не совсем уверен, что буду в нем жить, налаживаю хозяйство для нее - и не уверен, что она будет хозяйкой. И так в родное гнездо вхожу, как бы против щетины, и она царапает и напоминает, что, может быть, незачем лезть туда». И еще: «Не то что я устроюсь и буду здесь жить - так мне кажется внутри, устрою их, а сам буду где-то жить», «пусть живут, а я отправлюсь странствовать».
Жить, однако, долго в нем ему не пришлось: хотя дом был небольшим, а надел земли, равный крестьянскому, Пришвин обрабатывал своими руками, в 1918 году он был вынужден покинуть родные места: крестьяне «представили» ему «выдворительную», и под угрозой расправы он уходил из Хрущева лесом, «стыдясь и страшась» встречи с людьми, а в дневнике в эти дни появляется запись: «И я клянусь себе, сжимая горстку родной земли, что найду себе свободную родину».
В эти же первые послереволюционные годы Пришвину открывается метафизический смысл происходящего. Мир утрачивается привычную связь Земли и Неба (дом, домашний очаг - космос), и на фоне разрушения материальной жизни вырастает значение жизни духовной (церковь-дом). В октябре 1919 года он записывает: «Я шел сегодня мимо церкви, и когда услыхал пение, заметил возле себя красивый облетающий клен и подумал: «Единственное место, где сохранился уют, - церковь, вот почему и заметил я при церковном пении облетающий клен». Так наше представление о космической гармонии сложилось под влиянием строительства нашей жизни (а, может быть, наоборот: мы создавали уют, созерцая гармонию космоса). Так или иначе, а не до космоса людям, потерявшим домашний очаг. Когда бушует вьюга на дворе, а дома уютно с лампой, вокруг стола, то и пусть себе бушует - дома еще уютнее. Но когда дома все расстроено (государство - дом), то какое нам дело до луны и звезд. Сейчас нет ни у кого дома, но церковь осталась, и кто верит, у того в душе – дом».
Проходит еще три года, и в 1922 году, когда покинуть Россию пришлось многим русским людям, Пришвин, лишенный дома в прямом смысле слова - в Хрущеве и дома в России, приходит к ясному для себя пониманию, что родина - вот такая, какая она теперь есть - все равно его дом. Несколько необычно для себя, скорее по-розановски, Пришвин отмечает, где именно пришла ему в голову впервые эта мысль: «Возле Кремля». В данном случае это оказывается очень важным. «Казалось, я пролетарий, у которого нет ничего, и вдруг представилось, что не добровольно, а насильно я должен покинуть родину, и оказалось, что родина - дом мой, и мне предстоит новое разорение».
… Задача поиска и обретения дома связывается с исторической судьбой России; речь идет теперь не о доме, данном человеку в обжитых пространствах своей родины, как было прежде, а о доме созданном - жизнь поставила задачу обретения, а в конечном счете, может быть, спасения дома, природы, родины.
… В Дневнике за 1938 год М.М. Пришвин писал: «Да не будет у меня места ни в городе, ни в деревне, а место мое будет там, где я создаю свою сказку».
При всех житейских трудностях такая жизнь - неналаженная, непостоянная - соответствует строю его души: «По-моему, все зависит от вкуса, от начальной заправки. Я живал в Париже - все было. Но моя заправка, основное: люблю слушать ветер в трубе и оставаться тем, кто я есть. Я беру устроенное: лес, поле, озера. Лес, перо, собак».
Дом, по Пришвину, собственно, и создается писательством, его единственным делом на земле. «Стал писать и тем устраивать себе внутренний дом», - пишет он в 1927 году. А после выхода повести «Жень-шень» (1933) отмечает, что она была «свидетельством зрелости мужа, могущего соэдать дом». Потому-то так труден писателю путь к устройству реального дома, что он должен во что бы то ни стало быть «домом искусства».
В июле 1926 года Пришвин (ему уже 53 года) покупает дом под Москвой в Сергиевом Посаде и предпринимает, таким образом, вторую попытку устроить себе постоянное жилище: «Собственный домик возле Москвы и Дубенских болот, очень хорошо! Не думал, что это меня так превосходно устроит».
В дневнике одна за другой появляются записи, связанные с покупкой дома, который Пришвин в это время осознает прежде всего как «точку опоры». Правда, очень быстро акцент его размышлений смещается, и на первое место выходит проблема взаимоотношения дома с окружающим миром природы: «Я, однако, только допускаю себе дом, а в душе, в затаенности, выжидаю момента, чтобы взорвать эти наседающие на меня привычки, «образ дома» и вдруг, обманув кого-то, вырваться на свободу, в бездомье общего всем дома природы». Ощущение же реального дома сужается и концентрируется на чувстве собственности, которая предстает как универсальная связь всего живого.
«Каждый день в свой дом я приношу какую-нибудь вещь, подвешиваю полку, гвоздик и чувствую наслаждение в этом, я, наморенный скиталец. И я чувствую в эти дни, что корни собственности погружены в почву любви, я готов объявить эту мою собственность «священной», потому что она связана с той частью моей личности, котораяI соприкасается со всеми живущими в мире - от червя до сложнейшего человека. Мне кажется, что этой силой коренной любви и процветает земля...».
Тем временем осложняются отношения в загорском доме. Пришвину становится все труднее не только жить там, но и работать. Постепенно он утверждается в необходимости расставания с семьей - Ефросиньей Павловной и уже взрослыми сыновьями... Записи об этом поражают своей трезвостью - по-видимому, потому что на другой чаше весов оказалось его дело. «Стало невозможно жить в Сергиеве», «Ефросинья Павловна предана дому, а не лицу. Из этого понятно ее подчас пренебрежение к моему личному». «Отдать ей тут все, пусть тут будет у нее царство, а| самому прочно устроиться в Москве». И наконец совсем просто: «Чего бы я хотел? Чтобы у меня для занятий была совершенно отдельная комната, и чья-нибудь рука в ней наводила порядок».
Надо сказать, что образ домашнего очага всегда связывался у Пришвина с ролью женщины, друга, но раньше то была мечта, не связанная напрямую с вещественным миром, с реальным домом. В 1919 году он записывает: «Любовь - это свой дом; я дома, зачем мне смотреть куда-то в сторону, я достиг всего, и ничего мне больше не нужно. Мой дом не такой, как у вас, бревенчатый, мой дом воздушный, хрустальный, скрытый в сумраке голубеющего утра... Милый друг мой живет рядом со мною, которому я писал о голубом доме всю свою жизнь - рядом со мною, мне говорить больше нечего...».
В 1937 году после долгих хлопот Пришвин получает квартиру в Москве в Лаврушинском переулке, куда и переезжает из Сергиева Посада один. «Вот, наконец, желанная квартира, а жить ни с кем», - записывает он.
Итак, позади остался дом в Сергиевом Посаде, о котором Пришвин пишет теперь как о своем «настоящем доме» - и это действительно настоящий его дом в физическом, видимом мире бытовой жизни - мире, в котором он не может жить и без которого он жить тоже не может. Об этом доме он записывает такие странные слова: «В маленьком домике не осталось квадратного вершка, на который бы не ступила много раз моя нога. И домик оказался моим настоящим домом, стал необходимым основанием того большого дома, о котором я думал всю жизнь».
Квартира заменить Пришвину дом не может, и он это понимает: «Я начинаю это одиночество, которое будет вступлением к будущему одинокому житию в деревне». Однако жизнь складывается иначе: в 1940 году Пришвин соединяет свою судьбу с Валерией Дмитриевной Лебедевой, с нею переживает войну, эвакуацию, с нею после войны устраивает свой последний дом в Дунине.
… Через несколько дней после встречи с нею (они встретились 16 января 1940 года), Пришвин впервые осознает, что его бездомье и поиски дома были связаны с общими путями и поисками всей русской интеллигенции: с трагедией эмиграции, со страданиями на родине, с поисками своего места в этой изменившейся жизни. Теперь Пришвин всей своей жизнью и своим творчеством - встреча с В.Д. оказывается для него подтверждением истинности его творческого пути - приходит к пониманию нового долга русской интеллигенции, который видит в обретении дома: «Меня та мысль, что мы к концу подошли, не оставляет. Наш конец - это конец русской бездомной интеллигенции. Не там где-то за перевалом, за войной, за революцией наше счастье, наше дело, наша подлинная жизнь, а здесь - и дальше идти нам некуда. Тут, куда мы пришли и куда мы так долго шли, ты и должен строить свой дом».
Повесть «Жень-шень» и встреча с Валерией Дмитриевной впервые в его жизни сделали мечту о создании подлинного дома реальностью: «Явилась мысль об устройстве постоянного жилища на реке».
9 октябре 1940 года в поисках дома Пришвин впервые побывал в Дунине - привезла его туда Валерия Дмитриевна, которая в этой деревне провела однажды свой отпуск. «Дунино-дача человека вольного», - отмечает Пришвин.
Во второй раз Пришвин оказался в Дунине уже после войны, в 1946 году. И деревня, и окрестности, и полуразрушенный дом понравились ему. «Не знаю, хватит ли духу устроить дом в полном смысле слова, но дом как ценность - это можно сделать и надо». Так именно в связи с покупкой дунинского дома Пришвин с определенностью отмечает отличие дома «в полном смысле слова» от дома как места работы, отдыха, общения с природой. Образ дома к этой поре у Пришвина окончательно сложился.
В феврале 1947 года, спустя почти год после покупки дома (май 1946 г.), Пришвин называет свою дачу «великолепным творением». А в течение лета-осени 1946 года дунинский дом, в котором самым реальным образом устраивается жизнь - ремонт, одновременно и довольно стремительно в сознании Пришвина перемещается в другую реальность: включается в жизнь его души, становится вехой его творческого пути, воплощает в жизнь его представление о доме - и это чувство до самого конца жизни не уменьшается, а нарастает.
Во-первых, Дунино с самого начала чем-то неуловимым напоминает Пришвину Хрущево. Дело не в прямом внешнем сходстве, хотя и оно было: общий вид старой усадьбы, липовая аллея, фруктовый сад. Но было и другое: «Проснулся как будто в Хрущеве. Сколько в жизни ездил, искал, и в конце концов оказалось, искал того, что у меня было в детстве и что я потерял», «пожалуй, теперь мой дом лучше, чем было когда-то в Хрущеве» и, наконец: «Усадьба Дунино пришла ко мне в точности как замещение Хрущева».
Однако, возвращая детское, хрущевское состояние души, ее гармонию и полноту, Дунино включало и весь долгий жизненный путь писателя, его духовный опыт, что, соединяясь, превращало Дунино в тот единственный дом, из которого не нужно было никуда уходить: шло время, а сказка не исчезала.
Во-вторых, дунинский дом в дневнике писателя осмысляется художественно и получает поистине необычайные характеристики. |
«Мой дом над рекою Москвой - это чудо! Он сделан до последнего гвоздя из денег, полученных за сказки мои или сны. Это не дом, а талант мой, возвращенный к своему источнику. Дом моего таланта - это природа. Талант мой вышел из природы, и слово оделось в дом. Да, это чудо - мой дом!».
«Кроме литературных вещей в жизни своей я никаких вещей не делал и так приучил себя к мысли, что высокое удовлетворение могут давать только вещи поэтические. Впервые мне удалось сделать себе дом, как вещь, которую все хвалят, а она мне самому доставляет удовлетворение точно такое же, как в свое время доставляла поэма «Жень-шень». В этой литературности моего дома большую роль играет и то, что вся его материя вышла из моих сочинений, и нет в нем даже ни одного гвоздя несочиненного. Так мое Дунино стоит теперь в утверждение единства жизни и единства удовлетворения человека от всякого рода им сотворенных вещей».
«Поэзия, погуляв на людях, может вернуться к себе, в свой дом и служить себе самому, как золотая рыбка. Тогда все, что было в мечте, как дружба, любовь, домашний уют, может воплотиться: явится друг, явится любимая женщина, устроится дом и все выйдет из поэзии, возвращенной к себе. Я могу об этом свидетельствовать: в моем доме нет гвоздя, не возникшего в бытие из моей мечты...».
В Дунине Пришвину удалось создать дом и поэтически обжить его, сделать его предметом художественного преображения действительности; здесь писателю удалось создать образ жизни, в котором само жизненное поведение становилось поэтическим: «слово оделось в дом», «не дом, а талант мой», «литературность моего дома», «вся его материя вышла из моих сочинений», - эти характеристики так же точны и серьезны, как все другие у Пришвина.
Дунинский дом, само существование которого стало для писателя доказательством единства жизни, превращался для него в дом «в полном смысле слова», и Пришвин, отметая случайность, совпадение, везение и признавая только предельный смысл жизни, записывает: «Думал о том, что все хорошее в нас - и наше настоящее счастье, и талант, и близость людей и природы, любимые собаки и кот, и наш дом в Дунине - средоточие всей этой радостной жизни, есть действие Бога и, может быть, в этом сам Бог...».
… Дунинский дом становится для Пришвина символом единства жизни - прошлой, настоящей и будущей. «Творчество Дома есть творчество бессмертия», - записывает он на страницах дневника.
В этом кратком изложении Яны Гришиной пути Михаила Пришвина к Дому с очевидностью представлена возможность образования и раскрытия личности через поиск и обживание собственного Дома. Личность каждого человека в его творчестве может полнее и свободнее раскрываться через новые формы и новую культуру отношения к Дому, а также и через новую инфраструктуру замысливания, строительства и обживания дома во всех смыслах этого слова.
Путь к Дому, как показывает пример Михаила Михайловича Пришвина всегда нелёгок и личностен. И именно поэтому главные силы духа, души и тела российского человека должны уходить не на быт строительства здания дома и обеспечении тепла и других удобств, не на бесконечное решение «жилищной проблемы» и «проблемы ЖКХ», а на поиск собственного Дома в России.
Предлагаемая нами программа «Дом в России» должна собрать общенациональные и государственные силы страны на то, чтобы жизнь у гражданина России была потрачена не на выживание изо дня в день, и не на героическое строительство здания собственного дома или иного жилья, а на личностный рост и «творчество Дома» по Пришвину в рамках возводимого всей страной каждому гражданину его собственного дома.
Именно такая метафизика и могла бы стать основанием для переосмысления нами своей жизни в России 21 века. Главное здесь – создание принципиально иных условий для домостроительства в современном и в традиционном для России смысле.
Домостроительство в православии является переводом с важного богословского греческого термина икономия (oikonomia).
В самом широком смысле «икономия», буквально означающая «законы дома», «устроение дома и домашних дел», «домоводство», «управление домом», «домоуправление», охватывает все дело спасения (Кол. 1:25; Еф. 1:10; 3, 2, 9), означает согласно Новому Завету Божественный план спасения[5] - спасения грешного человеческого рода от греха, страдания и смерти.
«Он [<Бог>] в преизбытке даровал нам <благодать> во всякой премудрости и разумении, открыв нам тайну Своей воли по Своему благоволению, которое Он прежде положил в Нем <Христе>, в устроение <икономию> полноты времен, дабы все небесное и земное соединить под главою Христа» (Еф. 1:9-10; см. также 3:2-3).
В Библии на латинском языке (Вульгате) это древнегреческое слово обычно переводят как dispensatio – управление хозяйством, раздачей имущества для дела, то, чем раньше у нас занимались экономы и экономки.
В церковной жизни икономия обозначает принцип решения церковных вопросов с позиции снисхождения, практической пользы, удобства, что очень часто выражается в указаниях на возможные отклонения и послабления верующего в связи с существенными обстоятельствами. Самым известным примером тут является разрешение нарушать пост с целью не обидеть добродушных хозяев или, к примеру, ограничение церковных браков тремя.
Очевидно, что понимание икономии как основания для разного рода житейских компромиссов также отражает практику ведения домохозяйства и домостроительства, а, главное, удостоверяет зависимость благодатности поступков от ситуации, в которых они производятся. То есть икономия в этом смысле определяет кардинальный принцип: мы всегда должны исходить из ситуации и действия и одно только требование буквы закона ни в коем случае не должно становиться препятствием для спасения человека.
В настоящее время многими православными богословами признано, что, как это формулирует профессор Свято-Владимирской семинарии в Нью-Йорке Джон Эриксон, что «принцип oikonomia» предполагает, что кроме православия «существует некая христианская действительность, которая обладает известной значимостью для вселенской Церкви», что «инославные сохранили известную связь с Церковью и, следовательно, возможность приобщения к благодати Церкви» (о. Ион Бриа в «Intercommunion et unite», Istina 14 (1969 г.), с. 236.)»[6].
Для нас при этом значимы не столько проблема отношения православия к другим христианским конфессиям, сколько осуществляемое в принципе домостроительства прямое сближение богословия и научно-методологического принципа деятельности.
Домостроительством-икономией фактически обозначается бытование человека в социальном мире на основе христианских принципов и не в ущерб этому миру. То есть икономия определяет соработничество человеков с Богом, указывает на усилия, поступки, действия и деятельность, на «мирские дела» в пользу дела спасения и приобщения к Царствию Небесному. Икономия относится к практическим следствиям христианской веры и к организации социальной жизни на христианских принципах.
Разнообразные попытки интерпретации церковными иерархами и писателями икономии-домостроительства как системы оправдания беспринципности со стороны отдельных представителей церковной организации либо, наоборот, как указания на недостойные компромиссы и обмирщение вряд ли являются продуктивными.
Скорее икономию-домостроительство нужно понимать как помощь и знания о правильном действии в мире христианина или сочувствующего делу Христа.
Проблема домостроительства позволяет формулировать и задавать крайне важные вопросы о том, какие действия и деятельность являются самыми своевременными и правильными здесь, на Земле, что на деле, практически является нашим соработничеством с Богом – «Ибо мы соработники у Бога» (Кор., 3.9.) согласно апостолу Павлу.
Подобное понимание икономии стало возможным только сейчас, поскольку до сих пор в человеческой культуре и всеобщем доступном – или позитивном - знании отсутствовали необходимые представления о деятельности. Сейчас же, когда целокупными научными и практическими усилиями человечества построены фундаментальные основания деятельностного мировоззрения[7], мы имеем возможность существенно углубить и, вероятно, впервые получить большую возможность для выявления и реализации первопринципов христианства в условиях после Нового Времени, после трёх веков науки и индустриально-технологического развития.
Сегодня, в период деградации и прямого предательства научно-технических завоеваний под разными соусами (от экологических до постиндустриальных) нельзя допустить разведения в качестве антагонизма христианского учения и системы самых сложных и культурных практик и сфер деятельности.
Если мы производственное строительство домов как зданий домов разводим и полностью отделяем от домостроительства как икономии, то, надо понимать, что мы их уже никогда не соединим. Поэтому будем и далее продолжать строить массовое «жильё» как «скворечники» или единичные особнякии как приз за воровство и участие в разграблении своей страны и мародёрстве.
И мы утверждаем, что преображение поверхности и пространства России через метафизику Дома может стать участием в домостроительстве и совместном спасении со стороны российской ветви человечества.
В истории христианства существует замечательный пример того, как переосмыслилось и усваивались достижения древних греков через учение об стихийном и неосознанном христианстве самых праведных греков ещё до Рождества Христова. В наиболее очевидном виде это было сделано Свм. Иустином Философом, который учил о том, что все те, кто жил в согласии с Логосом (Словом, Христом) – христиане, поскольку семена Логоса (logos spermaticos) рассеянны в мире еще до воплощения Бога Слова.
А по учению Климента Александрийского, пишет митрополит Гор Ливанских Георгий (Ходр), всё человечество едино и любимо Богом и является объектом божественной педагогики, ибо «Божественный Логос [...] через Духа Святого устроял наш мир и в особенности тот микрокосм, каковым является человек» (Protreptique (Protreptikos) 1; 5). «В этом Божественном посещении философия снискала особые привилегии. Александрийский ученый не только без колебаний усматривает в нем толчок для развития христианской философии, он прямо утверждает, что философия «дана была грекам как подходящая для них заповедь» (Stromata V; 8, 3). Философия варваров и философия греков суть разрозненные звенья того Единого, каковым является Слово»[8].
В чём же состоит заданный нам Богом именно в данный момент, в 2003-й и близкие к нему годы, урок? Что это за урок?
Урок в том, чтобы мы не выбрасывали из Российской истории и наших мыслей и надежд величайшие достижения советского научно-технологическо-индустриального периода.
Самое страшное в наши дни это слышать от православных священников – нередко и высокопоставленных иерархов – о том, что советское время было «безбожным», а теперь вот, мол, наступило время свободы и расцвета духа – божное что ли время.
А нам, грешникам, ясно, что в сегодняшних российских реалиях и в нашей ситуации евангельская истина, да, именно так, состоит в том, чтобы остановить разрушение и пропитывающую всю Россию мерзость запустения, чтобы осуществить на основе в том числе и советских свершений новый подъём страны.
Насколько же мудрее и жизненнее на фоне радующихся гибели «70 безбожных лет крик священника Бориса Никитича Кирьянова, у которого, казалось бы, есть все основания для зла на советское время - в 1959 году он был арестован по статье 58-10 (антисоветская агитация) и осужден на четыре года лагерей. Вот как он видит происходящее: «И мы видим уже ныне на наших глазах, как за 15 лет этой «перестройки» в нашей величайшей стране с сильнейшей властью сотворено такое разрушение, которого никто из людей заранее не мог представить себе, - и Россию не узнать… «Так беззаконие опустошит всю Землю, и злодейство ниспровергнет престолы сильных» (Премудрость Соломона 5, 24! + Рим.3, 16!)»[9].
Не может быть свобода и расцвет там, где нет духа и нет земных свершений, а безраздельно царствует тоскливое выживание и рекламируемый цинизм.
Дух может быть только в большом совместном действии и деле.
Продолжим мысль митрополита Георгия (Ходра): «Современное богословие должно стать выше идеи «истории спасения», чтобы вспомнить о божественной икономии. Спасение не сводится к событиям земной жизни Христа, спасение делает нас участниками Божественной жизни. Вот откуда возникает соотнесение с вечностью и действием Святого Духа.
Само понятие икономии (домостроительства Божия) возводит к тайне. Но тайна подразумевает силу, а сила — явление в событии. И — Божию свободу, которая в своем промыслительном и искупительном действии не привязана ни к какому событию.
Церковь — это орган Тайны спасения человеческого рода. Она есть знак любви Божией к человеку. Она не противостоит остальному миру, будучи, в определенном смысле, его частью. Церковь — это само дыхание человечества, образ человечества будущего, ибо ей уже дано было просвещение. Церковь — сама живая жизнь человечества, даже если последнее об этом не подозревает, «мироздание мирозданья», как говорит Ориген. И если Сын, согласно тому же Оригену, пребывает вечным «космосом Церкви», то ее задача состоит, конечно, в том, чтобы, будучи знаком тайны и следуя этой тайне, распознать все те знаки, которые Бог рассеял во времени, между прочим и в других религиях, дабы явить свою Божественность, предвосхищая окончательное и полное раскрытие Тайны.
Божественная икономия уходит в древность. С момента творения она обнаруживается в Божественном кенозисе. Мироздание отмечено Божеством, как Иаков после борения с Ангелом. В еще не знающем закона мире Бог заключает завет с Ноем. Тут начинается диалог с человеческим родом во всей его совокупности и продолжается тот диалог, что был начат при сотворении мира. Перед нами – завет космический, которого не прерывает обетование, данное Аврааму. В недрах этого завета живут народы, которые не слышали слова, обращенного к праотцам. Хранить их указано ангелам, говорится в Писании. Ориген, упоминая об этих ангелах-хранителях, замечает, что именно они возвестили пастухам Рождество Спасителя и что таким образом завершилось их дело. Да, скажем мы, но только в том смысле, что Сам Христос становится теперь исполнителем заключенного с Ноем спасительного завета, ибо Он есть истинный Посредник между Богом и миром. Мессианский прототип уже задан в этом ветхозаветном персонаже, который есть тень будущего.
… «Пятидесятница, — говорит Вл. Лосский, — не есть «продолжение» Воплощения, она — его следствие, распространение: тварь стала способна воспринять Духа». В икономии Духа и икономии Слова есть согласие и обоюдность. Святой Дух — это другой Утешитель. Святым Духом образуется в нас Христос. И, начиная с Пятидесятницы, Святым Духом Христос пребывает в мире. Святой Дух сообщает Христа то здесь, то там, по прекрасному слову Иринея, — «где Дух, там и Церковь». Энергии Святого Духа действуют соответственно Его собственному устроению…»[10].
Мы обязаны сегодня выработать собственные российские образцы евангельской истины и эти образцы точно не могут быть результатом предательства исторического движения российской государственности, её святых и гениев – в том числе тех предельно конкретных и списочных гениев, которые вывели всё человечество в космос.
Благодать, дары Божии осуществляются прямым Божественным действием не для избранных, а для всех созданий. И в наши и наступающие времена благодатная энергия может означать только производимое сознательными усилиями людей всеобщее действие в мире – то преобразующее действие, которым производится кардинальное переустройство мира и его развитие, т.е. мировое развитие.
Бог сотворил и продолжает творить мир и люди на конкретной земле и в конкретной стране являются ему либо соработниками, либо бездельниками.
Достоверность благодати – в осуществлении мироразвития, а не в чинах и близости к постам, и не в уповании на «невидимые руки» рынка и прочих дьявольских сил.
Мы – не боги, и должны действовать в мире по своему, по-человечьи. Но совместно друг с другом и с образцом в виде Христовых дел, как писал св. Григорий Богослов: «Наши действия и неразрывны с делами Христовыми, и не сопряжены с ними относительно ко времени: напротив того, Христовы дела преданы нам для того, чтобы служили некоторым образцом для наших действий, но совершенного сближения между ними быть не может».
Проявление благости Бога и встречное усилие человека и составляют единое домостроительство, энергетическое взаимодействие в благодати, или, переводя буквально, деятельностью в харизме.
Либо мы стараемся действовать совместно с Богом в его творении мира, либо мы содействуем миротворению и осуществляем синергию (содействие)[11] и икономию (домостроительство), либо мы попросту выпадаем, чего бы при этом не выдумывали ради самооправдания, из космоса, истории и вечности рая.
В основе деятельности и труда, которые ведут к мироразвитию, лежит не забота о выживании и добывании хлеба насущного – а служение Богу. И только в этом случае, возможно вообще какое-то развитие страны, общенациональный подъём и расцвет.
Более того, у нас есть версия и даже твёрдый ответ того, что в наши дни является обязательным и массовым действием христиан в России.
В начале не только нового века, но и нового тысячелетия мы в России оказались в ситуации, когда самым правильным действием является поиск и обустройство каждым своего семейно-родового поместья и дома как приоритетного общественного – ОБЩЕГО - дела.
Новое российское градостроительство, в центре которого Дом, таким образом, могло бы стать технологическим основанием, «своего рода» ноу-хау, т.е. ответом на вопрос «Как?», в реализации определяемой Церковью нравственной цели жить в Истине, жить во Христе.
Именно в создании массовой и наисовременнейшей христианской практики поместной урбанизации и градостроительства состоит то дело, которое может и должна подарить миру российская ветвь человечества.
Да, это миф. Однако миф у нас по невежеству и лени воспринимают в качестве сказки или, ещё хуже, выдумки, фикции и даже вранья.
Миф же является единственной возможностью человека и человечества пребывать в полноте своих сил и устремлении, творить смысл собственного существования во вселенной и истории, формировать в себе мышление мира - мировидение, мировоззрение и миросозерцание, и действие в мире – мироосвоение, мирообживание, мироразвитие.
Бессмысленность является повседневным фактом существования в России и повсюду на Земном шаре. Люди часто попросту забывают зачем они живут в данное время и на данном месте.
И уж совсем редко видим мы себя соработниками друг друга и тем более соработниками Бога.
… Тысячу лет назад Древняя Русь перевела икономию как «домострой». Знаменитый и ныне нередко высмеиваемый «Домострой» определял принципы и правила порядка, строя, лада в доме. Однако никогда не предполагалось, что бытовой смысл домостроя и домостроительства на деле должен разводиться с библейским домостроительством. Наоборот, вместо разведения «быта» и «духовности», «профанного» и «сакрального», «низких» и «высших» материй, которое ведёт в потёмки и сделки с совестью, мы должны сделать ставку на «Дом в России» как дело личного и общественного служения на благо процветания нашей страны – домостроительства.
_____________________________________
[1] Николай Малинин. ШЕСТИСОТЫЙ В ШЕСТИ СОТКАХ. Не надо путать недвижимость с архитектурой – «Независимая газета», 28.04.2000
[2] В. Глазычев. Русский дом: поиски стиля. – в журнале «Российская провинция», 1995, №1
[3] Вадим Цымбурский. «Городская революция» и будущее идеологий в России. Цивилизационный смысл большевизма. – «Русский журнал», 10 июля 2002, - http://www.russ.ru/politics/20020710-tzimb.html
[4] Яна Гришина. «Я найду себе свободную родину» - опубликована в интернет-журнале «Русский Переплёт» - www.pereplet.ru/text/07juna01.html
[5] Протоиерей Георгий Флоровский. О границах Церкви. -
[6] Джон Эриксон. О современной практике принятия неправославных в Православную церковь. - на сайте Свято-Филаретовской Московской Высшей Православно-Христианской Школы, www.stphilaret.ru/favor/serv49.htm
[7] Россия до сих пор остаётся одним из лидеров в области исследования деятельности и создания деятельностных теорий. См. обзор различных работ по теории деятельности, представленные в выдающихся работах профессора Ю.В. Громыко, в частности, «Проектное сознание» (М., Пайдейя, 1997) и «Стыки – 2» (М., 1998) - www.mmk-mission.ru/joint.html
[8] Митрополит Георгий (Ходр). Христианство в плюралистическом мире. Смотрение Святого Духа. - Выступление на заседании Центрального комитета Всемирного Совета Церквей в Адис-Абебе в 1971 г. Печатается по изд.: Вестник РХД. - Нью-Йорк - Москва, 1995. № 172, с. 23 - 35. Цитируем по сайту Православного исследовательского института миссиологии, экуменизма и новых религиозных движений - www.pimen.ru/pimen/russian/books/missia/missia_14.htm
[9] Борис Кирьянов. Полное изложение истины о Тысячелетнем царстве Господа на Земле. Серия «Античное христианство. Исследования». - Санкт-Петербург: Алетейя, 2001, с. 248.
[10] Митрополит Георгий (Ходр). Христианство в плюралистическом мире. Смотрение Святого Духа. - Выступление на заседании Центрального комитета Всемирного Совета Церквей в Адис-Абебе в 1971 г. Печатается по изд.: Вестник РХД. - Нью-Йорк - Москва, 1995. № 172, с. 23 - 35. Цитируем по сайту Православного исследовательского института миссиологии, экуменизма и новых религиозных движений - www.pimen.ru/pimen/russian/books/missia/missia_14.htm
[11] С.С. Хоружий. Диптих безмолвия. - М., 1991
И в основе разных путей – разная судьба дома в России.
Творчество Дома есть творчество бессмертия
Михаил Пришвин
Михаил Пришвин
Либо власть и население продолжат играть в «полицейских и воров», когда вся ответственность за организацию жизни будет передана населению, а власть за собой оставит исключительно фискально-контрольные функции: сбор налогов, контроль за реальным благосостоянием граждан и т.п. К чему приведёт эта игра? Сначала к закреплению и даже росту дикого имущественно-экономического расслоения и к окончательному превращению государства в паразитическое и бандитское. Затем - к жестокой социальной мести и революции в той или иной форме. И всё это будет происходить как дальнейшая деградация и разрушение нас всех – страны.
Либо власть и население сумеют увидеть в поместной урбанизации и новом градостроительстве перспективу полноценной неубогой жизни в нашей стране, основу для подлинной стратегии развития России в 21 веке.
Поэтому нет ничего важнее сегодня, чем каждому из нас и всем вместе увидеть и разглядеть образ российского дома в грядущем столетии, совместным общенациональным творчеством создать сферу нового градостроительства и научиться жить лучше всех в мире.
Сегодня мы, к несчастью, по необходимости продолжаем строить дома вопреки, а не благодаря, всему. И каждому из нас приходится выбирать между карьерой, творчеством и чистой совестью – или строительством дома, на которое надо положить буквально всю жизнь и стабильность которого при этом ещё и ничем не обеспечена.
Вот и оказываются основной картиной страны нашего времени ощетинившиеся отдельные дома, кучки и стайки домов или внушительно огороженные посёлки домов «новых русских» - тех, по преимуществу, кто успел «откусить» от разрушения страны.
Не хочется винить людей и портить настроение их детей, но необходимо ясно понимать, что построенные от разграбления и разрушения страны дома – это непрочно, недолговечно и даже страшно. Дай-то Бог, чтобы покаянием взрослых и их и их детей созидательной энергией эти домовые строения, родившиеся от развала СССР и деградации Российской Федерации, изжили свою подлую природу.
Дай-то Бог!
Но на таком фундаменте нам не построить достойной жизни в своей стране.
Во-первых, смутным образом и в смутное время добытые на строительство собственного, своего здания «баксы» всегда будут предметом не просто зависти, но и почти законного раздражения не построивших своего особняка или «коттеджа» соседей. А этих соседей в десятки раз больше, чем «счастливых» новых собственников. Уже сегодня огромное количество случаев «наказания» новых собственников классово-социального типа – т.е. не причинение вреда и ущерба конкретному лицу, а безликим представителям «удачливому» классу.
Во-вторых, подвернувшаяся возможность сорвать «куш» и вложить в «рыночную» постройку здания дома называется конъюнктурой – т.е. тем, что бывает не только нечасто, но и почти непредсказуемо. А это значит, что с непостижимо огромным усилием и затратами приобретённые участок и здание становятся для семьи – жены, а сегодня ещё нередко и нескольких жён, и нескольких детей – непосредственным предметом вожделения и конкуренции. Вряд ли близкие и окружающие того мужчины или той женщины, которые положили, как минимум, полжизни на приобретение коттеджа, загорятся желанием повторить их эпопею. Скорее всего, они захотят не построить новый дом, а получить для начала имеющийся дом в наследство и безраздельную собственность. Далее советую читать литературу всех врёмен и народов, причём, не только Агату Кристи и других представителей детективного жанра, где художественно раскрывается не сколько драма наследия, сколько заштатный криминал драки за наследство.
Не дай Бог переживать время, когда глаза самых близких людей «закрыты» деньгами и зданиями!
Не меньше горя и зла несёт разнообразная невозможность сохранить дом – здесь и жизненные неурядицы наследников и сама по себе недолговечность и «времянковость», необеспеченность инженерными и иными инфраструктурами.
Наконец, в-третьих, в 21 веке, после великого СССР, Великой Победы и с тысячелетней христианской государственностью безумно превращать основу жизнедеятельности и формирования новых поколений – дом – в частное и почти безнадёжное дело, не позволяющее заниматься любимой работой, профессиональным и социальным творчеством и личностным ростом.
Глупо и примитивно – особенно на фоне российско-советского и мирового опыта - организованное домостроительство никогда не приведёт к тому, чтобы состоялось создание семейно-родового дома и само по себе «творчество Дома», которое, по определению замечательного писателя Михаила Пришвина, «есть творчество бессмертия».
На раздрае невозможно построить красивые и «вечные» дома в полном смысле этого слова. Невозможно построить и даже здания.
Вот как видят нынешний архитектурный «расцвет» несколько совершенно разных по мировоззрению и профессиям чутких людей.
Талантливый архитектурный обозреватель Николай Малинин в статье «Шестисотый в шести сотках. Не надо путать недвижимость с архитектурой» считает, что архитектура нынешних загородных особняков «представляет по преимуществу социологический интерес»: «Корбюзье сказал: дом это машина для жилья. Райт поправил: да, конечно, но архитектура начинается там, где кончается машина. Хрущев категорию «искусства» для жилого дома отменил вдрызг, и тридцать лет он был той самой машиной, только очень хреновой. Возрождение жилой архитектуры началось с загородных особняков (за последние восемь лет оных построено 665 тысяч, а только в Московской области - 60 тысяч), но их архитектура представляет по преимуществу социологический интерес»[1].
Культуролог В. Глазычев, отчего-то считая всю в целом российскую домостроительную традицию ненормальной, обнаруживает, что и сегодня, в период широких рыночных возможностей, «иной, нормальной не изобретено».
«Выкупаются комнаты в «коммуналках», и те вновь становятся жилищем более чем состоятельных людей. Начинают разбирать хрущевские пятиэтажки, и на их месте возводятся так называемые дома улучшенной планировки, так как домостроительные комбинаты, заботливо оберегаемые от необходимости перестройки лоббистами в муниципалитетах, не собираются расставаться с налаженным ритмом.
«Новые русские» на равных со «старо-новыми советскими» из номенклатуры возводят вне города коттеджи или нечто на них похожее — кто во что горазд: кто «под ампир», кто «в русском стиле», кто «готику», а иные «в авангардном духе, но так, чтобы снаружи не было видно» (многие из коллег-архитекторов не без азарта заняты такого рода маскировкой под амбар). Все прочие по мере возможностей продолжают нашу российскую традицию по одежке протягивать ножки и все перестраивают или переоформляют собственные бетонные клетки-квартиры, чем занят и автор, когда есть хоть толика времени.
Все нормально, то есть наличествует одновременно все мыслимое многообразие разнонаправленных движений, полярных культурных ориентации, и в этом, пожалуй, сильнее всего проявляется подлинная крепость российской традиции Дома, который возникает как бы сам по себе, не подчиняясь никаким жестким правилам, которые обязательны в наидемократичнейших западных странах. Анархическое начало, вырвавшись на свободу, освобожденное от госстроевских нормативов и сдерживаемое лишь неким нравственным чувством большинства, вступило в свои естественные права, что, впрочем, несколько сходно с тем чувством свободы носить фраки и французские круглые шляпы, которое соотечественники испытывали в связи с кончиной императора Павла I…»[2].
Изысканный и точный геополитик Вадим Цымбурский прямо говорит о «чудовищной «романо-готике» новорусских поселков»[3].
Впрочем, впечатления любого внимательного человека от настроенного за последние годы «собственного жилья» вряд ли будут комплиментарными. Одна скученность и теснота двух, а нередко и трёхэтажных претенциозных особняков на шести сотках не позволяет в разглядеть в коттеджном новострое дома – только здания и скелеты домов.
Вот типичное объявление о продаже физически основательного, судя по всему, дома.
Продаю: 2 уровневый КИРПИЧНЫЙ ДОМ
Киевское направление 30 км от МКАД
Садовое товарищество, общ 104 м. кв 2 балкона, сауна, гараж, коммуникации в доме. Охраняемая территория, евро отделка, рядом живописное место, лес, озеро. Великолепная зона отдыха. Хороший подъезд. Участок 6 соток. Цена 45 000 тысяч долларов.
И дело не только в обязательно плохом (слабом или слишком дорогом) инфраструктурном обеспечении, или в 6 сотках и тесноте, и не в том, что речь идёт о садовом товариществе, т.е. о большом доме в дачном неустрое. Дело прежде всего в том, что функционально и исходно это здание, этот «2 уровневый КИРПИЧНЫЙ ДОМ» задаётся как убежище и загородное место для отдыха от напряжённой жизни в течение дня в мегаполисе.
Это по-прежнему дача и виде дома. Это дисфункция, безнадёга и безысходность всей нашей жизни. Это наглядное и зримое выражение того, что стало с российским сознанием деградирующего советского человека, который лепит дома в садовых товариществах и растит сады около «своей» 12-этажки в мегаполисе.
Дом – это не здание дома. И нам в России грядущего века нужны настоящие домы, а не их симуляции и подобия.
Дом создаётся праведной жизнью, дом и есть обозначения самого обустроенного и семьёю обжитого пространства наивысшего качества и экологичности.
Дом созидается, а не строится – тем более, не лепится бригадой шабашников.
И возможность созидания и творчества Дома не может быть обеспечена частным усердием и трудом только одной семьи, пытающейся быть и градостроителем, и проектировщиком, и архитектором, и садоводом, и госконтролем, и «Газпромом», РАО «ЕЭС», и «Водоканалом», и ЖКХ, и прислугой и всем-всем-всем. В подобной ситуации – а она свойственна, как минимум, 90 % случаев – на творчество Дома почти не остаётся времени и сил.
Неправомерны при этом ссылки и на «старую добрую Русь» с её избами, «близостью к природе» и пр. Не говоря уже об отсутствии у подавляющего большинства граждан страны и мира достоверной информации о действительном качестве жизни на Руси (это отдельный, большой и чрезвычайно интересный разговор), поражает в этой романтике опрощения и жизни на босу ногу дикое, чудовищное непонимание того великого научно-технологического наследия, которое имеется у нас - соотечественников Юрия Гагарина и Сергея Авдеева (он летал в космос 3 раза, провёл на орбитальной станции «Мир» 747 с половиной суток – два года! - и 42 часа, почти двое суток, проработал в открытом космосе!).
Чтобы в России 21 века были Домы, а не здания и избушки, нам необходимо через космический прорыв градостроительной сферы использовать и нарастить все возможности прошедшего века для века нынешнего.
Если мы окажемся в состоянии воспроизвести на новых домостроительных основаниях советское техносферное наследство, то мы имеем возможность сами стать теми, кто будет иметь наследников, наследующих настоящий Дом, а не фрагменты разгромленного сознания, кто будет крепких детей и внуков, а не «обманутого сына» у «промотавшихся отцов».
Правильно организованная общенациональная программа «Дом в России» должна дать каждому желающему в России и мире возможность в условиях нашей страны России посвятить себя, по Пришвину, «творчеству Дома».
Идея Дома по Пришвину очень хорошо показана в необычайно глубокой и тонкой статье сотрудника музея М.М. Пришвина в деревне Дунино под Звенигородом Яны Гришиной «Я найду себе свободную родину»[4]. Далее мы приводим из этой статьи цитаты из дневников и произведений М.М. Пришвина, а также историю пути Пришвина к своему Дому.
Дом-усадьба Пришвина в Дунино с ее аллеями и лугом, вековыми липами и елями, яблоневым садом стала последним и по-настоящему первым Домом в жизни нашего выдающегося писателя. «Усадьба Дунино пришла ко мне в точности, как замещение Хрущева», - записал Пришвин однажды в дневнике. Хрущево - материнское имение под Ельцом, где прошло детство Пришвина.
Вот каков этот дунинский дом.
Дом расположен в 50 км от Москвы под г. Звенигородом в деревне Дунино на живописном берегу Москвы-реки и ныне представляет интерес как историко-культурный памятник и образец усадьбы, сложившейся в начале ХХ века. Дом-усадьба деревянный, на высоком каменном фундаменте, декорирован резьбой, с открытой семигранной верандой, построен в конце ХIХ века. В начале ХХ века хозяйкой усадьбы была, как гласит купчая, «жена финляндского уроженца» Мария Освальд, которой предание и приписывает строительство дома - влияние финской традиции видно в его своеобразной архитектуре.
«А впервые в своей жизни Пришвин строит дом в 1916-м году в селе Хрущеве на земле, полученной в наследство от матери.
В это время он писал: «Стало много хуже в отношениях. Там жили мы где-то в лесу, в стороне, здесь становимся в цепь семейных отношений. Там свободно, необязательно, как-нибудь, никто не увидит. Здесь необходимо основательно (дом!) и все на виду, и как-то всей жизни конец. Строю дом - и не совсем уверен, что буду в нем жить, налаживаю хозяйство для нее - и не уверен, что она будет хозяйкой. И так в родное гнездо вхожу, как бы против щетины, и она царапает и напоминает, что, может быть, незачем лезть туда». И еще: «Не то что я устроюсь и буду здесь жить - так мне кажется внутри, устрою их, а сам буду где-то жить», «пусть живут, а я отправлюсь странствовать».
Жить, однако, долго в нем ему не пришлось: хотя дом был небольшим, а надел земли, равный крестьянскому, Пришвин обрабатывал своими руками, в 1918 году он был вынужден покинуть родные места: крестьяне «представили» ему «выдворительную», и под угрозой расправы он уходил из Хрущева лесом, «стыдясь и страшась» встречи с людьми, а в дневнике в эти дни появляется запись: «И я клянусь себе, сжимая горстку родной земли, что найду себе свободную родину».
В эти же первые послереволюционные годы Пришвину открывается метафизический смысл происходящего. Мир утрачивается привычную связь Земли и Неба (дом, домашний очаг - космос), и на фоне разрушения материальной жизни вырастает значение жизни духовной (церковь-дом). В октябре 1919 года он записывает: «Я шел сегодня мимо церкви, и когда услыхал пение, заметил возле себя красивый облетающий клен и подумал: «Единственное место, где сохранился уют, - церковь, вот почему и заметил я при церковном пении облетающий клен». Так наше представление о космической гармонии сложилось под влиянием строительства нашей жизни (а, может быть, наоборот: мы создавали уют, созерцая гармонию космоса). Так или иначе, а не до космоса людям, потерявшим домашний очаг. Когда бушует вьюга на дворе, а дома уютно с лампой, вокруг стола, то и пусть себе бушует - дома еще уютнее. Но когда дома все расстроено (государство - дом), то какое нам дело до луны и звезд. Сейчас нет ни у кого дома, но церковь осталась, и кто верит, у того в душе – дом».
Проходит еще три года, и в 1922 году, когда покинуть Россию пришлось многим русским людям, Пришвин, лишенный дома в прямом смысле слова - в Хрущеве и дома в России, приходит к ясному для себя пониманию, что родина - вот такая, какая она теперь есть - все равно его дом. Несколько необычно для себя, скорее по-розановски, Пришвин отмечает, где именно пришла ему в голову впервые эта мысль: «Возле Кремля». В данном случае это оказывается очень важным. «Казалось, я пролетарий, у которого нет ничего, и вдруг представилось, что не добровольно, а насильно я должен покинуть родину, и оказалось, что родина - дом мой, и мне предстоит новое разорение».
… Задача поиска и обретения дома связывается с исторической судьбой России; речь идет теперь не о доме, данном человеку в обжитых пространствах своей родины, как было прежде, а о доме созданном - жизнь поставила задачу обретения, а в конечном счете, может быть, спасения дома, природы, родины.
… В Дневнике за 1938 год М.М. Пришвин писал: «Да не будет у меня места ни в городе, ни в деревне, а место мое будет там, где я создаю свою сказку».
При всех житейских трудностях такая жизнь - неналаженная, непостоянная - соответствует строю его души: «По-моему, все зависит от вкуса, от начальной заправки. Я живал в Париже - все было. Но моя заправка, основное: люблю слушать ветер в трубе и оставаться тем, кто я есть. Я беру устроенное: лес, поле, озера. Лес, перо, собак».
Дом, по Пришвину, собственно, и создается писательством, его единственным делом на земле. «Стал писать и тем устраивать себе внутренний дом», - пишет он в 1927 году. А после выхода повести «Жень-шень» (1933) отмечает, что она была «свидетельством зрелости мужа, могущего соэдать дом». Потому-то так труден писателю путь к устройству реального дома, что он должен во что бы то ни стало быть «домом искусства».
В июле 1926 года Пришвин (ему уже 53 года) покупает дом под Москвой в Сергиевом Посаде и предпринимает, таким образом, вторую попытку устроить себе постоянное жилище: «Собственный домик возле Москвы и Дубенских болот, очень хорошо! Не думал, что это меня так превосходно устроит».
В дневнике одна за другой появляются записи, связанные с покупкой дома, который Пришвин в это время осознает прежде всего как «точку опоры». Правда, очень быстро акцент его размышлений смещается, и на первое место выходит проблема взаимоотношения дома с окружающим миром природы: «Я, однако, только допускаю себе дом, а в душе, в затаенности, выжидаю момента, чтобы взорвать эти наседающие на меня привычки, «образ дома» и вдруг, обманув кого-то, вырваться на свободу, в бездомье общего всем дома природы». Ощущение же реального дома сужается и концентрируется на чувстве собственности, которая предстает как универсальная связь всего живого.
«Каждый день в свой дом я приношу какую-нибудь вещь, подвешиваю полку, гвоздик и чувствую наслаждение в этом, я, наморенный скиталец. И я чувствую в эти дни, что корни собственности погружены в почву любви, я готов объявить эту мою собственность «священной», потому что она связана с той частью моей личности, котораяI соприкасается со всеми живущими в мире - от червя до сложнейшего человека. Мне кажется, что этой силой коренной любви и процветает земля...».
Тем временем осложняются отношения в загорском доме. Пришвину становится все труднее не только жить там, но и работать. Постепенно он утверждается в необходимости расставания с семьей - Ефросиньей Павловной и уже взрослыми сыновьями... Записи об этом поражают своей трезвостью - по-видимому, потому что на другой чаше весов оказалось его дело. «Стало невозможно жить в Сергиеве», «Ефросинья Павловна предана дому, а не лицу. Из этого понятно ее подчас пренебрежение к моему личному». «Отдать ей тут все, пусть тут будет у нее царство, а| самому прочно устроиться в Москве». И наконец совсем просто: «Чего бы я хотел? Чтобы у меня для занятий была совершенно отдельная комната, и чья-нибудь рука в ней наводила порядок».
Надо сказать, что образ домашнего очага всегда связывался у Пришвина с ролью женщины, друга, но раньше то была мечта, не связанная напрямую с вещественным миром, с реальным домом. В 1919 году он записывает: «Любовь - это свой дом; я дома, зачем мне смотреть куда-то в сторону, я достиг всего, и ничего мне больше не нужно. Мой дом не такой, как у вас, бревенчатый, мой дом воздушный, хрустальный, скрытый в сумраке голубеющего утра... Милый друг мой живет рядом со мною, которому я писал о голубом доме всю свою жизнь - рядом со мною, мне говорить больше нечего...».
В 1937 году после долгих хлопот Пришвин получает квартиру в Москве в Лаврушинском переулке, куда и переезжает из Сергиева Посада один. «Вот, наконец, желанная квартира, а жить ни с кем», - записывает он.
Итак, позади остался дом в Сергиевом Посаде, о котором Пришвин пишет теперь как о своем «настоящем доме» - и это действительно настоящий его дом в физическом, видимом мире бытовой жизни - мире, в котором он не может жить и без которого он жить тоже не может. Об этом доме он записывает такие странные слова: «В маленьком домике не осталось квадратного вершка, на который бы не ступила много раз моя нога. И домик оказался моим настоящим домом, стал необходимым основанием того большого дома, о котором я думал всю жизнь».
Квартира заменить Пришвину дом не может, и он это понимает: «Я начинаю это одиночество, которое будет вступлением к будущему одинокому житию в деревне». Однако жизнь складывается иначе: в 1940 году Пришвин соединяет свою судьбу с Валерией Дмитриевной Лебедевой, с нею переживает войну, эвакуацию, с нею после войны устраивает свой последний дом в Дунине.
… Через несколько дней после встречи с нею (они встретились 16 января 1940 года), Пришвин впервые осознает, что его бездомье и поиски дома были связаны с общими путями и поисками всей русской интеллигенции: с трагедией эмиграции, со страданиями на родине, с поисками своего места в этой изменившейся жизни. Теперь Пришвин всей своей жизнью и своим творчеством - встреча с В.Д. оказывается для него подтверждением истинности его творческого пути - приходит к пониманию нового долга русской интеллигенции, который видит в обретении дома: «Меня та мысль, что мы к концу подошли, не оставляет. Наш конец - это конец русской бездомной интеллигенции. Не там где-то за перевалом, за войной, за революцией наше счастье, наше дело, наша подлинная жизнь, а здесь - и дальше идти нам некуда. Тут, куда мы пришли и куда мы так долго шли, ты и должен строить свой дом».
Повесть «Жень-шень» и встреча с Валерией Дмитриевной впервые в его жизни сделали мечту о создании подлинного дома реальностью: «Явилась мысль об устройстве постоянного жилища на реке».
9 октябре 1940 года в поисках дома Пришвин впервые побывал в Дунине - привезла его туда Валерия Дмитриевна, которая в этой деревне провела однажды свой отпуск. «Дунино-дача человека вольного», - отмечает Пришвин.
Во второй раз Пришвин оказался в Дунине уже после войны, в 1946 году. И деревня, и окрестности, и полуразрушенный дом понравились ему. «Не знаю, хватит ли духу устроить дом в полном смысле слова, но дом как ценность - это можно сделать и надо». Так именно в связи с покупкой дунинского дома Пришвин с определенностью отмечает отличие дома «в полном смысле слова» от дома как места работы, отдыха, общения с природой. Образ дома к этой поре у Пришвина окончательно сложился.
В феврале 1947 года, спустя почти год после покупки дома (май 1946 г.), Пришвин называет свою дачу «великолепным творением». А в течение лета-осени 1946 года дунинский дом, в котором самым реальным образом устраивается жизнь - ремонт, одновременно и довольно стремительно в сознании Пришвина перемещается в другую реальность: включается в жизнь его души, становится вехой его творческого пути, воплощает в жизнь его представление о доме - и это чувство до самого конца жизни не уменьшается, а нарастает.
Во-первых, Дунино с самого начала чем-то неуловимым напоминает Пришвину Хрущево. Дело не в прямом внешнем сходстве, хотя и оно было: общий вид старой усадьбы, липовая аллея, фруктовый сад. Но было и другое: «Проснулся как будто в Хрущеве. Сколько в жизни ездил, искал, и в конце концов оказалось, искал того, что у меня было в детстве и что я потерял», «пожалуй, теперь мой дом лучше, чем было когда-то в Хрущеве» и, наконец: «Усадьба Дунино пришла ко мне в точности как замещение Хрущева».
Однако, возвращая детское, хрущевское состояние души, ее гармонию и полноту, Дунино включало и весь долгий жизненный путь писателя, его духовный опыт, что, соединяясь, превращало Дунино в тот единственный дом, из которого не нужно было никуда уходить: шло время, а сказка не исчезала.
Во-вторых, дунинский дом в дневнике писателя осмысляется художественно и получает поистине необычайные характеристики. |
«Мой дом над рекою Москвой - это чудо! Он сделан до последнего гвоздя из денег, полученных за сказки мои или сны. Это не дом, а талант мой, возвращенный к своему источнику. Дом моего таланта - это природа. Талант мой вышел из природы, и слово оделось в дом. Да, это чудо - мой дом!».
«Кроме литературных вещей в жизни своей я никаких вещей не делал и так приучил себя к мысли, что высокое удовлетворение могут давать только вещи поэтические. Впервые мне удалось сделать себе дом, как вещь, которую все хвалят, а она мне самому доставляет удовлетворение точно такое же, как в свое время доставляла поэма «Жень-шень». В этой литературности моего дома большую роль играет и то, что вся его материя вышла из моих сочинений, и нет в нем даже ни одного гвоздя несочиненного. Так мое Дунино стоит теперь в утверждение единства жизни и единства удовлетворения человека от всякого рода им сотворенных вещей».
«Поэзия, погуляв на людях, может вернуться к себе, в свой дом и служить себе самому, как золотая рыбка. Тогда все, что было в мечте, как дружба, любовь, домашний уют, может воплотиться: явится друг, явится любимая женщина, устроится дом и все выйдет из поэзии, возвращенной к себе. Я могу об этом свидетельствовать: в моем доме нет гвоздя, не возникшего в бытие из моей мечты...».
В Дунине Пришвину удалось создать дом и поэтически обжить его, сделать его предметом художественного преображения действительности; здесь писателю удалось создать образ жизни, в котором само жизненное поведение становилось поэтическим: «слово оделось в дом», «не дом, а талант мой», «литературность моего дома», «вся его материя вышла из моих сочинений», - эти характеристики так же точны и серьезны, как все другие у Пришвина.
Дунинский дом, само существование которого стало для писателя доказательством единства жизни, превращался для него в дом «в полном смысле слова», и Пришвин, отметая случайность, совпадение, везение и признавая только предельный смысл жизни, записывает: «Думал о том, что все хорошее в нас - и наше настоящее счастье, и талант, и близость людей и природы, любимые собаки и кот, и наш дом в Дунине - средоточие всей этой радостной жизни, есть действие Бога и, может быть, в этом сам Бог...».
… Дунинский дом становится для Пришвина символом единства жизни - прошлой, настоящей и будущей. «Творчество Дома есть творчество бессмертия», - записывает он на страницах дневника.
В этом кратком изложении Яны Гришиной пути Михаила Пришвина к Дому с очевидностью представлена возможность образования и раскрытия личности через поиск и обживание собственного Дома. Личность каждого человека в его творчестве может полнее и свободнее раскрываться через новые формы и новую культуру отношения к Дому, а также и через новую инфраструктуру замысливания, строительства и обживания дома во всех смыслах этого слова.
Путь к Дому, как показывает пример Михаила Михайловича Пришвина всегда нелёгок и личностен. И именно поэтому главные силы духа, души и тела российского человека должны уходить не на быт строительства здания дома и обеспечении тепла и других удобств, не на бесконечное решение «жилищной проблемы» и «проблемы ЖКХ», а на поиск собственного Дома в России.
Предлагаемая нами программа «Дом в России» должна собрать общенациональные и государственные силы страны на то, чтобы жизнь у гражданина России была потрачена не на выживание изо дня в день, и не на героическое строительство здания собственного дома или иного жилья, а на личностный рост и «творчество Дома» по Пришвину в рамках возводимого всей страной каждому гражданину его собственного дома.
Именно такая метафизика и могла бы стать основанием для переосмысления нами своей жизни в России 21 века. Главное здесь – создание принципиально иных условий для домостроительства в современном и в традиционном для России смысле.
Домостроительство в православии является переводом с важного богословского греческого термина икономия (oikonomia).
В самом широком смысле «икономия», буквально означающая «законы дома», «устроение дома и домашних дел», «домоводство», «управление домом», «домоуправление», охватывает все дело спасения (Кол. 1:25; Еф. 1:10; 3, 2, 9), означает согласно Новому Завету Божественный план спасения[5] - спасения грешного человеческого рода от греха, страдания и смерти.
«Он [<Бог>] в преизбытке даровал нам <благодать> во всякой премудрости и разумении, открыв нам тайну Своей воли по Своему благоволению, которое Он прежде положил в Нем <Христе>, в устроение <икономию> полноты времен, дабы все небесное и земное соединить под главою Христа» (Еф. 1:9-10; см. также 3:2-3).
В Библии на латинском языке (Вульгате) это древнегреческое слово обычно переводят как dispensatio – управление хозяйством, раздачей имущества для дела, то, чем раньше у нас занимались экономы и экономки.
В церковной жизни икономия обозначает принцип решения церковных вопросов с позиции снисхождения, практической пользы, удобства, что очень часто выражается в указаниях на возможные отклонения и послабления верующего в связи с существенными обстоятельствами. Самым известным примером тут является разрешение нарушать пост с целью не обидеть добродушных хозяев или, к примеру, ограничение церковных браков тремя.
Очевидно, что понимание икономии как основания для разного рода житейских компромиссов также отражает практику ведения домохозяйства и домостроительства, а, главное, удостоверяет зависимость благодатности поступков от ситуации, в которых они производятся. То есть икономия в этом смысле определяет кардинальный принцип: мы всегда должны исходить из ситуации и действия и одно только требование буквы закона ни в коем случае не должно становиться препятствием для спасения человека.
В настоящее время многими православными богословами признано, что, как это формулирует профессор Свято-Владимирской семинарии в Нью-Йорке Джон Эриксон, что «принцип oikonomia» предполагает, что кроме православия «существует некая христианская действительность, которая обладает известной значимостью для вселенской Церкви», что «инославные сохранили известную связь с Церковью и, следовательно, возможность приобщения к благодати Церкви» (о. Ион Бриа в «Intercommunion et unite», Istina 14 (1969 г.), с. 236.)»[6].
Для нас при этом значимы не столько проблема отношения православия к другим христианским конфессиям, сколько осуществляемое в принципе домостроительства прямое сближение богословия и научно-методологического принципа деятельности.
Домостроительством-икономией фактически обозначается бытование человека в социальном мире на основе христианских принципов и не в ущерб этому миру. То есть икономия определяет соработничество человеков с Богом, указывает на усилия, поступки, действия и деятельность, на «мирские дела» в пользу дела спасения и приобщения к Царствию Небесному. Икономия относится к практическим следствиям христианской веры и к организации социальной жизни на христианских принципах.
Разнообразные попытки интерпретации церковными иерархами и писателями икономии-домостроительства как системы оправдания беспринципности со стороны отдельных представителей церковной организации либо, наоборот, как указания на недостойные компромиссы и обмирщение вряд ли являются продуктивными.
Скорее икономию-домостроительство нужно понимать как помощь и знания о правильном действии в мире христианина или сочувствующего делу Христа.
Проблема домостроительства позволяет формулировать и задавать крайне важные вопросы о том, какие действия и деятельность являются самыми своевременными и правильными здесь, на Земле, что на деле, практически является нашим соработничеством с Богом – «Ибо мы соработники у Бога» (Кор., 3.9.) согласно апостолу Павлу.
Подобное понимание икономии стало возможным только сейчас, поскольку до сих пор в человеческой культуре и всеобщем доступном – или позитивном - знании отсутствовали необходимые представления о деятельности. Сейчас же, когда целокупными научными и практическими усилиями человечества построены фундаментальные основания деятельностного мировоззрения[7], мы имеем возможность существенно углубить и, вероятно, впервые получить большую возможность для выявления и реализации первопринципов христианства в условиях после Нового Времени, после трёх веков науки и индустриально-технологического развития.
Сегодня, в период деградации и прямого предательства научно-технических завоеваний под разными соусами (от экологических до постиндустриальных) нельзя допустить разведения в качестве антагонизма христианского учения и системы самых сложных и культурных практик и сфер деятельности.
Если мы производственное строительство домов как зданий домов разводим и полностью отделяем от домостроительства как икономии, то, надо понимать, что мы их уже никогда не соединим. Поэтому будем и далее продолжать строить массовое «жильё» как «скворечники» или единичные особнякии как приз за воровство и участие в разграблении своей страны и мародёрстве.
И мы утверждаем, что преображение поверхности и пространства России через метафизику Дома может стать участием в домостроительстве и совместном спасении со стороны российской ветви человечества.
В истории христианства существует замечательный пример того, как переосмыслилось и усваивались достижения древних греков через учение об стихийном и неосознанном христианстве самых праведных греков ещё до Рождества Христова. В наиболее очевидном виде это было сделано Свм. Иустином Философом, который учил о том, что все те, кто жил в согласии с Логосом (Словом, Христом) – христиане, поскольку семена Логоса (logos spermaticos) рассеянны в мире еще до воплощения Бога Слова.
А по учению Климента Александрийского, пишет митрополит Гор Ливанских Георгий (Ходр), всё человечество едино и любимо Богом и является объектом божественной педагогики, ибо «Божественный Логос [...] через Духа Святого устроял наш мир и в особенности тот микрокосм, каковым является человек» (Protreptique (Protreptikos) 1; 5). «В этом Божественном посещении философия снискала особые привилегии. Александрийский ученый не только без колебаний усматривает в нем толчок для развития христианской философии, он прямо утверждает, что философия «дана была грекам как подходящая для них заповедь» (Stromata V; 8, 3). Философия варваров и философия греков суть разрозненные звенья того Единого, каковым является Слово»[8].
В чём же состоит заданный нам Богом именно в данный момент, в 2003-й и близкие к нему годы, урок? Что это за урок?
Урок в том, чтобы мы не выбрасывали из Российской истории и наших мыслей и надежд величайшие достижения советского научно-технологическо-индустриального периода.
Самое страшное в наши дни это слышать от православных священников – нередко и высокопоставленных иерархов – о том, что советское время было «безбожным», а теперь вот, мол, наступило время свободы и расцвета духа – божное что ли время.
А нам, грешникам, ясно, что в сегодняшних российских реалиях и в нашей ситуации евангельская истина, да, именно так, состоит в том, чтобы остановить разрушение и пропитывающую всю Россию мерзость запустения, чтобы осуществить на основе в том числе и советских свершений новый подъём страны.
Насколько же мудрее и жизненнее на фоне радующихся гибели «70 безбожных лет крик священника Бориса Никитича Кирьянова, у которого, казалось бы, есть все основания для зла на советское время - в 1959 году он был арестован по статье 58-10 (антисоветская агитация) и осужден на четыре года лагерей. Вот как он видит происходящее: «И мы видим уже ныне на наших глазах, как за 15 лет этой «перестройки» в нашей величайшей стране с сильнейшей властью сотворено такое разрушение, которого никто из людей заранее не мог представить себе, - и Россию не узнать… «Так беззаконие опустошит всю Землю, и злодейство ниспровергнет престолы сильных» (Премудрость Соломона 5, 24! + Рим.3, 16!)»[9].
Не может быть свобода и расцвет там, где нет духа и нет земных свершений, а безраздельно царствует тоскливое выживание и рекламируемый цинизм.
Дух может быть только в большом совместном действии и деле.
Продолжим мысль митрополита Георгия (Ходра): «Современное богословие должно стать выше идеи «истории спасения», чтобы вспомнить о божественной икономии. Спасение не сводится к событиям земной жизни Христа, спасение делает нас участниками Божественной жизни. Вот откуда возникает соотнесение с вечностью и действием Святого Духа.
Само понятие икономии (домостроительства Божия) возводит к тайне. Но тайна подразумевает силу, а сила — явление в событии. И — Божию свободу, которая в своем промыслительном и искупительном действии не привязана ни к какому событию.
Церковь — это орган Тайны спасения человеческого рода. Она есть знак любви Божией к человеку. Она не противостоит остальному миру, будучи, в определенном смысле, его частью. Церковь — это само дыхание человечества, образ человечества будущего, ибо ей уже дано было просвещение. Церковь — сама живая жизнь человечества, даже если последнее об этом не подозревает, «мироздание мирозданья», как говорит Ориген. И если Сын, согласно тому же Оригену, пребывает вечным «космосом Церкви», то ее задача состоит, конечно, в том, чтобы, будучи знаком тайны и следуя этой тайне, распознать все те знаки, которые Бог рассеял во времени, между прочим и в других религиях, дабы явить свою Божественность, предвосхищая окончательное и полное раскрытие Тайны.
Божественная икономия уходит в древность. С момента творения она обнаруживается в Божественном кенозисе. Мироздание отмечено Божеством, как Иаков после борения с Ангелом. В еще не знающем закона мире Бог заключает завет с Ноем. Тут начинается диалог с человеческим родом во всей его совокупности и продолжается тот диалог, что был начат при сотворении мира. Перед нами – завет космический, которого не прерывает обетование, данное Аврааму. В недрах этого завета живут народы, которые не слышали слова, обращенного к праотцам. Хранить их указано ангелам, говорится в Писании. Ориген, упоминая об этих ангелах-хранителях, замечает, что именно они возвестили пастухам Рождество Спасителя и что таким образом завершилось их дело. Да, скажем мы, но только в том смысле, что Сам Христос становится теперь исполнителем заключенного с Ноем спасительного завета, ибо Он есть истинный Посредник между Богом и миром. Мессианский прототип уже задан в этом ветхозаветном персонаже, который есть тень будущего.
… «Пятидесятница, — говорит Вл. Лосский, — не есть «продолжение» Воплощения, она — его следствие, распространение: тварь стала способна воспринять Духа». В икономии Духа и икономии Слова есть согласие и обоюдность. Святой Дух — это другой Утешитель. Святым Духом образуется в нас Христос. И, начиная с Пятидесятницы, Святым Духом Христос пребывает в мире. Святой Дух сообщает Христа то здесь, то там, по прекрасному слову Иринея, — «где Дух, там и Церковь». Энергии Святого Духа действуют соответственно Его собственному устроению…»[10].
Мы обязаны сегодня выработать собственные российские образцы евангельской истины и эти образцы точно не могут быть результатом предательства исторического движения российской государственности, её святых и гениев – в том числе тех предельно конкретных и списочных гениев, которые вывели всё человечество в космос.
Благодать, дары Божии осуществляются прямым Божественным действием не для избранных, а для всех созданий. И в наши и наступающие времена благодатная энергия может означать только производимое сознательными усилиями людей всеобщее действие в мире – то преобразующее действие, которым производится кардинальное переустройство мира и его развитие, т.е. мировое развитие.
Бог сотворил и продолжает творить мир и люди на конкретной земле и в конкретной стране являются ему либо соработниками, либо бездельниками.
Достоверность благодати – в осуществлении мироразвития, а не в чинах и близости к постам, и не в уповании на «невидимые руки» рынка и прочих дьявольских сил.
Мы – не боги, и должны действовать в мире по своему, по-человечьи. Но совместно друг с другом и с образцом в виде Христовых дел, как писал св. Григорий Богослов: «Наши действия и неразрывны с делами Христовыми, и не сопряжены с ними относительно ко времени: напротив того, Христовы дела преданы нам для того, чтобы служили некоторым образцом для наших действий, но совершенного сближения между ними быть не может».
Проявление благости Бога и встречное усилие человека и составляют единое домостроительство, энергетическое взаимодействие в благодати, или, переводя буквально, деятельностью в харизме.
Либо мы стараемся действовать совместно с Богом в его творении мира, либо мы содействуем миротворению и осуществляем синергию (содействие)[11] и икономию (домостроительство), либо мы попросту выпадаем, чего бы при этом не выдумывали ради самооправдания, из космоса, истории и вечности рая.
В основе деятельности и труда, которые ведут к мироразвитию, лежит не забота о выживании и добывании хлеба насущного – а служение Богу. И только в этом случае, возможно вообще какое-то развитие страны, общенациональный подъём и расцвет.
Более того, у нас есть версия и даже твёрдый ответ того, что в наши дни является обязательным и массовым действием христиан в России.
В начале не только нового века, но и нового тысячелетия мы в России оказались в ситуации, когда самым правильным действием является поиск и обустройство каждым своего семейно-родового поместья и дома как приоритетного общественного – ОБЩЕГО - дела.
Новое российское градостроительство, в центре которого Дом, таким образом, могло бы стать технологическим основанием, «своего рода» ноу-хау, т.е. ответом на вопрос «Как?», в реализации определяемой Церковью нравственной цели жить в Истине, жить во Христе.
Именно в создании массовой и наисовременнейшей христианской практики поместной урбанизации и градостроительства состоит то дело, которое может и должна подарить миру российская ветвь человечества.
Да, это миф. Однако миф у нас по невежеству и лени воспринимают в качестве сказки или, ещё хуже, выдумки, фикции и даже вранья.
Миф же является единственной возможностью человека и человечества пребывать в полноте своих сил и устремлении, творить смысл собственного существования во вселенной и истории, формировать в себе мышление мира - мировидение, мировоззрение и миросозерцание, и действие в мире – мироосвоение, мирообживание, мироразвитие.
Бессмысленность является повседневным фактом существования в России и повсюду на Земном шаре. Люди часто попросту забывают зачем они живут в данное время и на данном месте.
И уж совсем редко видим мы себя соработниками друг друга и тем более соработниками Бога.
… Тысячу лет назад Древняя Русь перевела икономию как «домострой». Знаменитый и ныне нередко высмеиваемый «Домострой» определял принципы и правила порядка, строя, лада в доме. Однако никогда не предполагалось, что бытовой смысл домостроя и домостроительства на деле должен разводиться с библейским домостроительством. Наоборот, вместо разведения «быта» и «духовности», «профанного» и «сакрального», «низких» и «высших» материй, которое ведёт в потёмки и сделки с совестью, мы должны сделать ставку на «Дом в России» как дело личного и общественного служения на благо процветания нашей страны – домостроительства.
_____________________________________
[1] Николай Малинин. ШЕСТИСОТЫЙ В ШЕСТИ СОТКАХ. Не надо путать недвижимость с архитектурой – «Независимая газета», 28.04.2000
[2] В. Глазычев. Русский дом: поиски стиля. – в журнале «Российская провинция», 1995, №1
[3] Вадим Цымбурский. «Городская революция» и будущее идеологий в России. Цивилизационный смысл большевизма. – «Русский журнал», 10 июля 2002, - http://www.russ.ru/politics/20020710-tzimb.html
[4] Яна Гришина. «Я найду себе свободную родину» - опубликована в интернет-журнале «Русский Переплёт» - www.pereplet.ru/text/07juna01.html
[5] Протоиерей Георгий Флоровский. О границах Церкви. -
[6] Джон Эриксон. О современной практике принятия неправославных в Православную церковь. - на сайте Свято-Филаретовской Московской Высшей Православно-Христианской Школы, www.stphilaret.ru/favor/serv49.htm
[7] Россия до сих пор остаётся одним из лидеров в области исследования деятельности и создания деятельностных теорий. См. обзор различных работ по теории деятельности, представленные в выдающихся работах профессора Ю.В. Громыко, в частности, «Проектное сознание» (М., Пайдейя, 1997) и «Стыки – 2» (М., 1998) - www.mmk-mission.ru/joint.html
[8] Митрополит Георгий (Ходр). Христианство в плюралистическом мире. Смотрение Святого Духа. - Выступление на заседании Центрального комитета Всемирного Совета Церквей в Адис-Абебе в 1971 г. Печатается по изд.: Вестник РХД. - Нью-Йорк - Москва, 1995. № 172, с. 23 - 35. Цитируем по сайту Православного исследовательского института миссиологии, экуменизма и новых религиозных движений - www.pimen.ru/pimen/russian/books/missia/missia_14.htm
[9] Борис Кирьянов. Полное изложение истины о Тысячелетнем царстве Господа на Земле. Серия «Античное христианство. Исследования». - Санкт-Петербург: Алетейя, 2001, с. 248.
[10] Митрополит Георгий (Ходр). Христианство в плюралистическом мире. Смотрение Святого Духа. - Выступление на заседании Центрального комитета Всемирного Совета Церквей в Адис-Абебе в 1971 г. Печатается по изд.: Вестник РХД. - Нью-Йорк - Москва, 1995. № 172, с. 23 - 35. Цитируем по сайту Православного исследовательского института миссиологии, экуменизма и новых религиозных движений - www.pimen.ru/pimen/russian/books/missia/missia_14.htm
[11] С.С. Хоружий. Диптих безмолвия. - М., 1991
| www.kroupnov.ru | 13:39, 14.11.2003 | Источник: Юрий Крупнов |